» » Генерал скобелев краткая биография

Генерал скобелев краткая биография

О сильных людях, о подвигах великих людей

В жаркие июньские дни 1882 г. вся Россия прощалась с русским генералом Михаилом Дмитриевичем Скобелевым, героем русско-турецкой войны.

Похороны Скобелева носили небывало торжественный характер и были поистине народными. 26 июня тело положили в гроб в парадном генерал-адъютантском мундире. От академии Генерального штаба к гробу был возложен венок с надписью: «Герою Михаилу Дмитриевичу Скобелеву, полководцу, Суворову равному». Государь-Император Александр III направил сестре покойного, княгине Белосельской-Белозерской телеграмму: «Страшно поражен и огорчен внезапной смертью Вашего брата. Потеря для Русской армии трудно заменимая и, конечно, всеми истинно военными сильно оплакиваемая. Грустно, очень грустно терять столь полезных и преданных своему делу деятелей. Александр».

В ночь на 28 июня, перед панихидой, в церкви побывало около 60 тысяч человек, и все это простонародье, так как высшие классы — дворянство и купечество в это время отсутствуют в Москве. За гробом вели лошадь Скобелева. Когда выносили гроб, все пространство от церкви до вокзала железной дороги было покрыто сплошным ковром из лавровых и дубовых листьев, и вся огромная площадь перед вокзалом представляла собой море голов; народ, который не мог проникнуть в церковь, чтобы отдать покойному последнее лобзание, бросился на помост, с которого только что сняли гроб, и покрыл его поцелуями.

Что происходило в эти дни в Москве, ярко изобразил А.И. Куприн: «Как вся Москва провожала его тело! Вся Москва! Этого невозможно описать. Вся Москва с утра на ногах. В домах остались лишь трехлетние дети и ненужные старики. Ни певчих, ни погребального звона не было слышно за рыданиями. Все плакали: офицеры, солдаты, старики и дети, студенты, мужики, барышни, мясники, разносчики, извозчики, слуги и господа. Белого генерала хоронит Москва!»

Так кто же был этот человек, про которого дерзнули сказать «Суворову равный»? Если он был так велик, то почему его имя сейчас упоминается весьма редко? Пора возродить в русском народе почитание этого великого генерала, незаслуженно забытого потомками. Вот некоторые отрывки из воспоминаний В.И. Немировича-Данченко, военного корреспондента, бывшего длительное время подле Скобелева.

«Однажды он с несколькими офицерами генерального штаба на берегу Дуная остановился во время рекогносцировки. Повернули коней кружком головами один к другому и начали обсуждать выгоды или невыгоды данной местности. Скобелев, так как тут был военный агент-иностранец, по-французски излагал свое мнение... В это время послышался какой-то грохот... Граната упала посередине круга, с визгом разорвалась, взрыла вверх целую тучу земли, обдала комьями лица совещавшихся. И в то мгновение, когда каждому приходил в голову неизбежный вопрос: цел ли я, целы ли товарищи, — послышался нимало не изменившийся, спокойный голос Скобелева.
— Et bien, messieurs, resumons!.. (Хорошо, господа, сделаем вывод!.. — фр.)
И он с той же ясностью начал излагать свои выводы, как будто бы только что ничего не случилось, точно ветка хрустнула под копытом коня...

Не только молодому офицеру, но и солдату белый генерал был товарищем.
Едет он как-то в коляске. Жара невыносимая, солнце жжет... Видит, впереди едва-едва ковыляет солдат, чуть не сгибающийся под тяжестью ранца...
— Что, брат, трудно идти?
— Трудно, ваше-ство...
— Ехать-то лучше... Генерал вон едет, полегче тебя одетый, а ты с ранцем-то идешь, это не порядок... Не порядок ведь?
Солдат мнется.
— Ну, садись ко мне...
Солдат колеблется... шутит что ли генерал...
— Садись, тебе говорят...
Обрадованный кирилка (так мы называли малорослых армейцев) лезет в коляску...
— Ну что, хорошо?
— Чудесно, ваше-ство.
— Вот дослужись до генерала и ты будешь ездить так же.
— Где нам.
— Да вот мой дед таким же солдатам начал — а генералом кончил... Ты откуда?
И начинаются расспросы о семье, о родине...
Солдат выходит из коляски, боготворя молодого генерала, рассказ его передается по всему полку, и когда этот полк попадает в руки Скобелеву — солдаты уже не только знают, но и любят его...

Я не могу забыть одного случая, когда Скобелев остановил любимого из своих полковых командиров, ударившего солдата.
— Я бы вас просил этого в моем отряде не делать... Теперь я ограничиваюсь строгим выговором — в другой раз должен буду принять иные меры. — Тот было стал оправдываться, сослался на дисциплину, на глупость солдата, на необходимость зуботычин.
— Дисциплина должна быть железной. В этом нет никакого сомнения, но достигается это нравственным авторитетом начальника, а не бойней... Срам, полковник, срам! Солдат должен гордиться тем, что он защищает свою родину, а вы этого защитника, как лакея, бьете!.. Гадко... Нынче и лакеев не бьют... А что касается до глупости солдата-то вы их плохо знаете... Я очень многим обязан здравому смыслу солдат. Нужно только уметь прислушиваться к ним...

Раз в Журжеве идет он по улице — видит, солдат плачет.
— Ах ты баба!.. Чего ревешь-то? Срам!..
Солдат вытягивается.
— Ну чего ты... Что случилось такое?
Тот мнется...
— Говори, не бойся...
Оказывается, получил солдат письмо из дому... Нужда в семье, корова пала, недоимка одолела, — неурожай, голод.
— Так бы и говорил, а не плакал. Ты грамотный?
— Точно так-с.
— И писать умеешь?
— Умею.
— Вот тебе пятьдесят рублей, пошли сегодня же домой, слышишь... Тебе скажут, как это сделать... Да квитанцию принеси ко мне...

А между прочим «попущения» в его отряде никому не было.
Товарищ в антрактах, на биваке, в редкие периоды отдыха — он во время дела являлся суровым и требовательным до крайности. Тут уже ничему не было оправдания... Не было своих, не было и чужих. Или нет, виноват, своим — первая пуля в лоб, самая труднейшая задача, самые тяжкие лишения.
— Кто хочет со мной — будь на все готов...
Удивлялись, что он дружился с каждым офицером. Еще бы. Прапорщик, по-товарищески пивший вино за одним столом с ним, на другой день умирал по его приказанию, подавая первый пример своим солдатам. Дружба Скобелева давала не права, а обязанности. Друг Скобелева должен был следовать во всем его примеру. Там, где постороннего извиняли и миловали, другу не было ни оправдания, ни прощения...

Скобелев был инициатор по преимуществу. С быстротой и силой паровика он создавал идеи и проекты в то время, когда он дрался. Собственно говоря, я решительно не могу понять, когда он отдыхал. Отмахав верст полтораста в седле — карьером, сменив и загнав при этом несколько лошадей, он тотчас же принимал донесения, делал массу распоряжений, требовавших не утомленного ума, а быстроты и свежести соображений, уходил в лагери узнать, что варится в котлах у солдат, мимоходом поверял аванпосты и, наконец, закончив все это — или садился за книги, которые он ухитрялся добывать при самых невозможных условиях, и всегда серьезные, требовавшие напряжения мысли — или с энергией глубоко убежденного человека, которому дороги его принципы, вступал в спор с Куропаткиным, со мной, с приехавшим к нему товарищем. Он приводил при этом в доказательство высказанного им тезиса целый арсенал исторических фактов, поименовывал безошибочно цифры, года и имена, указывал литературу данного вопроса. Нельзя было этого, он являлся к молодым офицерам и под видом шутки начинал учить их тому или другому таинству военного дела... Это не был сухой ум, весь ушедший в свое дело. Напротив — и тут избыток жизненности выручал его.

Как военный психолог, Скобелев не имел себе равного. Он положительно угадывал. В каждую данную минуту он знал настроения масс и умел их направить, как ему вздумается. Насколько он изучил солдата, видно будет из дальнейших моих воспоминаний, но что он умел делать из него — об этом верно порасскажут и другие близкие к нему и знавшие лица. Он не был сентиментален и если брался за дело, то уж без сожалений и покаянного фарисейства исполнял его. Он знал, что ведет на смерть, и без колебаний не посылал, а вел за собой... Первая пуля — ему, первая встреча с неприятелем была его... Дело требует жертв, и, раз решив необходимость этого дела, он не отступил бы ни от каких жертв... Полководец, плачущий перед фронтом солдат, потому что им сейчас же придется идти в огонь, едва ли поднял бы дух своего отряда. Скобелев иногда прямо говорил людям: «Я посылаю вас на смерть, братцы... Вон видите эту позицию?.. Взять ее нельзя... Да я брать ее и не думаю. Нужно, чтобы турки бросили туда все свои силы, а я тем временем подберусь к ним вот оттуда... Вас перебьют — зато вы дадите победу всему моему отряду. Смерть ваша будет честной и славной смертью... Станут вас отбивать — отступайте, чтобы сейчас же опять броситься в атаку... Слышите ли... Пока живы — до последнего человека нападайте...» И нужно было слышать, каким «ура» отвечали своему вождю эти, на верную смерть посылавшиеся люди!..

Ак-паша, как называли его турки, белый генерал, занимал в Брестовце землянку. Там он спал и работал.

Во дворе большой шатер, куда ежедневно сходятся обедать по сорока, по пятидесяти офицеров. Гостеприимство Скобелева не знало границ в этом отношении.
— А я жду теперь неприятностей из главной квартиры! — сообщал он.
— За что?
— Поддался личному впечатлению. Отдано приказание никого не выпускать из Плевно — ни турок, ни болгар...
— Зачем?
— А затем, чтобы еще тяжелее сделать положение осажденных... А тут из Крышина подъехало сорок подвод с ранеными христианскими женщинами и окровавленными детьми. Голодное все, жалкое... Они ревут, просят их выпустить из этого железного кольца, которым мы охватили город...
— Вы их, разумеется, и выпустили?
— На все четыре стороны... А теперь за это влетит.
— Почему же узнают?
— Вот! Я сам донес об этом.

В одном из боев солдаты оставили позицию и побежали.
— Здорово, молодцы! — крикнул им навстречу Скобелев.
Крикнул весело, радостно даже.
Те приостановились... Даже послышалось «здравия желаем», только вразброд... Не смело...
— Спасибо вам, орлы, за службу!.. Героями поработали сегодня.
Еще минуту назад растерявшаяся толпа стала подбираться, показалось что-то наподобие строя.
— Горячусь я, братцы, что командую вами. Таких молодцов еще и не было.
Беглецы совсем оправились уже. Строй — правильный... Видимо, очнулись.
Туг генерал делает вид, что только сейчас заметил у них отсутствие ружей.
— Это что ж такое? Где же ваши ружья, ребята?
Молчание... Солдаты стоят, потупившись.
— Где же ружья, вас спрашиваю!..
Тоже томительное безмолвие. Полная перемена декораций и у Скобелева.
— Вы это что же?.. Ружья кинули — трусы... Бежать — от турок... Позор, стыд! Сволочь вы этакая... Не хочу я командовать этакою дрянью... Вон от меня...
Солдаты совсем уничтожены. Стоят как приговоренные к смерти.
— Марш за мной!
Рота без ружей стройно идет за генералом, не перестающим честить их... Пришли на позицию, взяли ружья.
— За мной!
Вывел их Скобелев в промежуток между турецкой и нашей траншеей, в самое опасное место, выстроил и давай производить им ученье. Сам стал в наиболее подлом пункте — между ними и турками.
— На плечо!..
Команда исполнена, но неуверенно... Не стройно...
— Еще раз к ноге... На плечо!
Исполнено лучше.
— Еще раз... Вы у меня как на параде будете... На плечо!
Исполнено превосходно.
— На-краул!
То же самое.
Таким образом, он добился, что они под самым убийственным огнем исполнили все ученье как следует, с отчетливостью парада, и тогда уже он пустил их обратно в траншею.

Скобелевцы-солдаты были совершенно отдельными типами армии. Эти и ходили козырями, и говорили молодцами, не стесняясь, и вообще ни при каких обстоятельствах не роняли своего достоинства. Они и одеты были чище, и больше следили за собой… Нравственность их была безупречной. Когда был занят Адрианополь — в течение первой недели исключительно 16-й дивизией, ни в городе, ни в окрестностях не случилось ни одной кражи, ни одного грабежа. Уже потом, когда на смену пришли другие войска, началось другое хозяйничанье... С пленными скобелевцы обращались тоже гораздо лучше, чем другие... Те ели с ними из одного котла.
— Такие же солдаты, как и мы, только в несчастии, значит... Ему ласка нужна. — Не раз я сам слышал эти сердечные выражения их сочувствия к участи бедняков-аскеров.
— Бей врага без милости — пока он оружие в руках держит, — внушал им Скобелев. — Но как только сдался он, амину запросил, пленным стал — друг он и брат тебе. Сам не доешь — ему дай. Ему нужнее... И заботься о нем, как о самом себе!..

После боя Скобелев въезжает на сдавшийся турецкий редут.
— Мерзавцы! — срывается у него с губ.
— Кто мерзавцы?.. — удивляюсь я.
— Разве можно было сдать такую позицию...
— Да и защищать нельзя... Обошли кругом...
— Защищать нельзя... Драться можно, умереть должно!..
Как будто из тумана выдвигается фигура какого-то офицера... Он подносит Скобелеву саблю пленного паши...
— Кто командует?..
— Вейсиль-паша.
— А Эйюб?
— Эйюба давно нет.
— Как он сдался?

— Без всяких условий... На милость победителя.
— На милость?..
— Точно так.
— Возвратить сабли пленным, свято сохранить их имущество, чтобы ни одной крохи у них не пропало... Предупредите, за грабеж буду расстреливать!..
Навстречу кавалькада... Только не наши... Совсем не наши... И кепи чужие и мундиры не те, к которым уже привык взгляд. Впереди Вейсиль. Мясистое лицо с низко нависшими бровями. Суровое, некрасивое.
Скобелев подает ему руку и говорит несколько приветливых слов.
Турки мрачны. Им тяжело, невыносимо тяжело.
— Сегодня гибнет Турция, такова воля Аллаха! Мы сделали всё.
— Вы дрались славно, браво... Переведите им, что такие противники делают честь... Они храбрые солдаты.
Им переводят...
— А все-таки мерзавцы, что сдали такие позиции! — заканчивает он про себя.
Турки, сходя с редута, окружали нас сплошною стеною... В их массах слышалось: «Ак-паша, Ак-паша»... Все они нетерпеливо пробивались взглянуть на Скобелева.
— Что они говорят? — обернулся Скобелев к переводчику.
— Говорят, не мудрено, если их победили, русскими командовал Ак-паша, а с Ак-пашой драться нельзя...

Во время текинского дела, после штурма и взятия крепости Геок-Тепе Скобелев едет в еще не сдавшийся Асхабат. Ему навстречу — семьсот текинцев в полном вооружении, в праздничных костюмах — цвет текинского войска...
Скобелев обратился к ним с какими-то укорами... Они изъявили свою покорность...
— А если вы попробуете восстать, то я вас накажу примерно...
— Текинцы никогда не лгут!..
— Если так, то, господа, не угодно ли вам ехать обратно... Передайте текинцам, что они составят мой конвой...
И совершилось небывалое. Генерал один, окруженный семьюстами отчаянных врагов, верхом поехал в Асхабат... Двадцать верст они сопровождали его...
И разумеется, ни его прежние победы, ни страх его имени не могли ему создать такой популярности между ними, как эта поездка... С той минуты он стал кумиром уже всего племени теке.

В одном месте, по пути, Скобелеву прислали букет неведомо как собранных цветов... Еще не пришла их пора, и таких в окрестностях не было.
— Откуда это?
— Благодарность... От турецких женщин...
— От каких турецких женщин? — изумился он.
— От женщин Казанлыка, Ески-Загры и Адрианополя... За то, что честь их не была нарушена, за то, что неприкосновенность гаремов свято соблюдалась вашими войсками.
«Совершенно напрасно, — был ответ, — русские ведь с женщинами не воюют!..»

Скобелев любил войну, как специалист любит свое дело. Его называли "поэтом меча", это слишком вычурно, но что он был поэтом войны, ее энтузиастом — не подлежит никакому сомнению.
Он сознавал весь ее вред, понимал ужасы, следующие за ней. Он, глубоко любивший русский народ, всюду и всегда помнивший о крестьянине — жалком, безграмотном и забитом, смотрел на войну, как на печальную необходимость. В этом случае надо было отличать в нем военного от мыслителя. Не раз он высказывал, что начинать побоища надо только с честными целями, тогда когда нет иной возможности выйти из страшных условий — экономических или исторических. "Война — извинительна, когда я защищаю себя и своих, когда мне нечем дышать, когда я хочу выбиться из душного мрака на свет Божий". Раз став военным, он до фанатизма предался изучению своей специальности. Он действительно мог быть щитом России в тяжелую годину испытаний, он бы стал на страже ее и в силу любви своей к войне пошел бы на нее не с фарисейскими сожалениями, не с сентиментальными оправданиями, а с экстазом и готовностью. Никто в то же время не знал так близко, во что обходится война.

— Это страшное дело, — говорил он. — Подло и постыдно начинать войну так себе, с ветру, без крайней, крайней необходимости... Никакое легкомыслие в этом случае непростительно... Черными пятнами на королях и императорах лежат войны, предпринятые из честолюбия, из хищничества, из династических интересов. Но еще ужаснее, когда народ, доведя до конца это страшное дело, остается неудовлетворенным, когда у его правителей не хватает духу воспользоваться всеми результатами, всеми выгодами войны. Нечего в этом случае задаваться великодушием к побежденному. Это великодушие за чужой счет, за это великодушие не те, которые заключают мирные договоры, а народ расплачивается сотнями тысяч жертв, экономическими и иными кризисами. Раз начав войну, нечего уже толковать о гуманности... Война и гуманность не имеют ничего общего между собой. На войну идут тогда, когда нет иных способов. Тут должны стоять лицом к лицу враги — и доброта уже бывает неуместна. Или я задушу тебя или ты меня. Лично иной бы, пожалуй, и поддался великодушному порыву и подставил свое горло — души. Но за армией стоит народ, и вождь не имеет права миловать врага, если он еще опасен... Штатские теории тут неуместны... Я пропущу момент уничтожить врага — в следующий он меня уничтожит, следовательно, колебаниям и сомнениям нет места. Нерешительные люди не должны надевать на себя военного мундира. В сущности нет ничего вреднее и даже более — никто не может быть так жесток, как вредны и жестоки по результатам своих действий сентиментальные люди. Человек, любящий своих ближних, человек, ненавидящий войну, должен добить врага, чтобы вслед за одной войной тотчас же не начиналась другая...
— ...Я в союзы и дружбу между народами, — говорил Михаил Дмитриевич, — не верю... Этот род дружбы далекий от равенства... В подобных союзах и в такой дружбе один всем пользуется, а другой за все платит, один ест каштаны, а другой вытаскивает их из огня голыми руками. Один льет свою кровь и тратит деньги, а другой честно маклерствует, будучи не прочь ободрать друга в решительную минуту... Так уж если заключать союзы — пусть в этих союзах другой будет жертвой, а не я. Пусть для нас льют кровь и тратят деньги, пусть для нас таскают из огня каштаны... А лучше всего — в одиночку... Моя хата с краю, ничего не знаю, пока меня не задели, а задели — так уж не обессудьте, свое наверстаем...

Для Скобелева, действительно, каждое дело, которое он брал на себя, было серьезным. В этом отношении он не различал малых и незначительных от больших. К задуманному предприятию, хотя бы оно и выходило из пределов его специальности, он готовился долго и пристально, и затем, если начинал его, то уж до мельчайших подробностей знакомый с условиями данной среды. Как-то М. Д. заинтересовался вопросами о путях сообщений в России, о железных дорогах и каналах — не прошло нескольких недель, как он уже посрамил неожиданно наткнувшегося на него путейца, предложившего было Скобелеву поддержать какой-то, совсем невозможный проект. При этом Скобелев побил его-его же оружием, техническими соображениями, вычислениями и т.д. Не доверявший никому в деле знания, он любил везде и всюду быть хозяином; не отступая при этом ни перед трудностью изучения, ни перед затратой времени. Если бы его назначили обер-прокурором Синода-то я убежден, через месяц он явился бы перед его святыми отцами во всеоружии знаний канонического права, монастырских и иных, подходящих к этому случаю уставов. После крайне трудного перехода к Бии, по пути к Зимнице, я застал его в каком-то сеновале румынского помещика. Скобелев бросился на сено и вытащил из кармана книгу.

— Неужели вы еще работать будете?

У нас у всех руки и ноги отнялись от утомления.

— Да как же иначе... Не поработаешь — так и в хвост влетит потом, пожалуй.

— Что это вы?

— А французского сапера одного книжка о земляных работах.

— Да вам зачем это?

— Как зачем? — изумился Скобелев.

— Ведь у вас же будут саперные команды, специально знающие это дело...

— Ну, это уж непорядок... Генерал, командующий отрядом, должен сам уметь рыть землю. Ему следует все знать, иначе он и права не имеет других заставлять делать...

Во время переправы через Дунай Скобелев, чтобы не оставаться бесполезным, взял на себя обязанности ординарца при генерале Драгомирове. Обязанность, на которую обыкновенно назначаются прапорщики, поручики и вообще мелкотравчатая молодежь... Потом Драгомиров сам отдал справедливость Михаилу Дмитриевичу в том, что тот и ординарцем был превосходным, передавал приказания по боевой линии, водил небольшие отряды в бой, обнаружив в самом начале его орлиный взгляд свой... Когда взволнованный громадной ответственностью, лежавшей на нем, Драгомиров еще сомневался в исходе сражения, — Скобелев веселый и радостный подходит к нему.

— Ну, поздравляю тебя с победой.

— Как... Да ведь еще дело в начале.

В 1868 году Михаил Скобелев в возрасте 25 лет успешно окончил Академию Генерального штаба. Во время учебы опубликовал свой первый научный труд "О военных учреждениях Франции". После окончания учебы был причислен к корпусу офицеров Генерального штаба и направлен служить в штаб Туркестанского военного округа. Там он был назначен командиром Сибирской казачьей сотни.

В 1872 году его прикомандировали к Главному штабу, где он служил в военно-научном комитете. Затем его перевели в штаб пехотной дивизии, расквартированной в Новгороде. Там он командовал пехотным батальоном и получил звание подполковника.

Известность как военачальник и большой боевой опыт Скобелев приобрел во время завоевательных экспедиций русской армии в Среднюю Азию. В немалой степени они были вызваны постоянными столкновениями на государственной границе в Оренбургском крае и процессом добровольного вхождения в российское подданство кочевых казахов, на которых распространялась власть Кокандского и Хивинского ханств, Бухарского эмирата.

Скобелев участвовал в Хивинском походе 1873 года. Туркестанский генерал-губернатор К.П. Кауфман, помня о неудачах прежних походов русских войск на Хиву, тщательно организовал военную экспедицию. На ханство, окруженное безводными пустынями, наступало четыре отряда с четырех сторон. Наиболее трудный маршрут пролегал от Красноводска и с полуострова Мангышлак (Скобелев состоял в мангышлакском отряде). Туркестанские войска были усилены опытными кавказскими войсками, участвовавшими в войне против имама Шамиля, и дополнительным числом казачьих войск.

В Хивинском походе подполковник Скобелев не раз проявлял личное мужество. За воинскую доблесть при проведении рекогносцировки (разведки) у селения Имды-Кудук он был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. 29 мая 1873 года столица ханства — древний город Хива сдалась русским войскам почти без боя после непродолжительного артиллерийского обстрела, которым руководил Скобелев.

Михаил Дмитриевич Скобелев под Плевной. С картины В.Верещагина.


Но 7 июля 1882 года генерал Скобелев  скончался. В 38 лет. Официальная причина смерти -- сердечная недостаточность, внезапный инфаркт.
Смерть "белого генерала" потрясла империю. Никто не хотел верить, что Скобелев умер своей смертью. Этот вопрос остается открытым и сегодня. И ответа на него нет. Остается строить предположения, выдвигать гипотезы.  Многие исследователи склоняются сегодня к мысли, что Скобелев был отравлен. Вероятнее всего цианистым калием. Кто мог погубить  популярного, заслуженного  военачальника, национального героя?

Между тем, был заключён с Насреддином договор, по которому Россия приобрела территорию к северу от Сыр-Дарьи, образовавшую Наманганский отдел.

Однако кипчакское и киргизское население ханства не хотело признать себя побеждённым и готовилось к возобновлению борьбы. Абдуррахман низложил Насреддина и возвёл на ханский престол "Пулат-хана"(Болот хан) (он был сыном кыргызского муллы по имени Асан, его звали Исхак Асан уулу, один из лидеров борьбы за независимость Кокандского государства). Центром движения был Андижан.

Генерал-майор Троцкий, с 5½ ротами, 3½ сотнями, 6 орудиями и 4 ракетными станками, двинулся из Намангана и взял Андижан штурмом 1 октября, причём Скобелев провёл блестящую атаку. Возвращаясь в Наманган отряд также встретил неприятеля. При этом Скобелев в ночь на 5 октября, с 2 сотнями и батальоном произвёл стремительное нападение на лагерь кипчаков.

18 октября за боевые отличия Скобелев был произведён в генерал-майоры. В этом же месяце он был оставлен в Наманганском отделе в качестве начальника с 3 батальонами, 5½ сотнями и 12 орудиями. Ему было приказано «действовать стратегически оборонительно», то есть не выходя за пределы владений Российской империи. Но обстоятельства вынудили его действовать иначе. Подрывные элементы постоянно проникали в район; в Наманганском отделе завязалась почти непрерывная малая война: вспыхнули восстания в Тюря-кургане, затем в Намангане. Скобелев постоянно пресекал попытки кокандцев перейти границу. Так он разбил 23 октября отряд Батыр-тюря у Тюря-кургана, затем поспешил на подмогу к гарнизону Намангана, а 12 ноября разбил у Балыкчей до 20 000 неприятелей.

При таких условиях наступательные предприятия кокандцев не могли быть прекращены. Чувствовалась необходимость положить этому конец. Генерал Кауфман находил силы Скобелева недостаточными для удержания хотя бы большей части ханства и предписал Скобелеву совершить зимою движение к Ике-су-арасы, части ханства по правому берегу Дарьи (до течения Нарына) и ограничиться погромом кочевавших там кипчаков и кыргызов.

Скобелев выступил из Намангана 25 декабря с 2800 человек при 12 орудиях и ракетной батарей и обозом из 528 арб. Отряд Скобелева вступил в Ике-су-арасы 26 декабря и в 8 дней прошёл по этой части ханства по разным направлениям, обозначая свой путь уничтожением кишлаков. Кипчаки уклонялись от боя. Достойного сопротивления в Ике-су-арасы не оказалось. Сопротивление мог оказать только Андижан, где Абдуррахман собрал до 37 000 человек. Скобелев 1 января перешёл на левый берег Кара-Дарьи и двинулся к Андижану, 4-го и 6-го произвёл основательные рекогносцировки окраин города и 8-го овладел Андижаном после штурма. 10-го сопротивление андижанцев прекратилось; Абдуррахман сбежал к Ассаке, а Пулат-хан в Маргелан. 18-го Скобелев двинулся к Ассаке и разбил на голову Абдуррахмана, который скитался ещё несколько дней и, наконец, сдался 26 января.

19 февраля Кокандское ханство было полностью завоевано Российской империей и была образована Ферганская область, а 2 марта Скобелев был назначен военным губернатором этой области и командующим войсками. Кроме того 32-летний генерал-майор Скобелев за этот поход был награждён орденом святого Владимира 3-й степени с мечами и орденом святого Георгия 3-й степени, а также золотой шпагой с бриллиантами с надписью «за храбрость».

Некоторые кыргызские повстанцы вынуждены были перебраться в соседний Афганистан. Среди них был и Абдылдабек, сын Курманджан Датки, известной по прозвищу "Алайская царица".

Военный губернатор

Став главой Ферганской области, Скобелев нашёл общий язык с покорёнными племенами. Сарты хорошо отнеслись к приходу русских, но всё же оружие у них было отобрано. Воинственные кипчаки, раз покорённые, держали слово и не восставали. Скобелев обращался с ними «твёрдо, но с сердцем». Наконец киргизы, населявшие хребты Алая и долину реки Кизыл-су, продолжали упорствовать. Скобелеву пришлось пройти в дикие горы с оружием в руках и применять его также и против мирного населения. Помимо умиротворения киргизов, экспедиция в горы имела также и научные цели. Скобелев с отрядом прошёл до границ Каратегина, где оставил гарнизон, и почти всюду к нему являлись старшины с изъявлением покорности.

В качестве начальника области, Скобелев особенно боролся против казнокрадства, это создало ему множество врагов. В Санкт-Петербург посыпались доносы на него с тяжкими обвинениями. Обвинения остались не подтверждёнными, однако 17 марта 1877 года Скобелев был отстранён от должности военного губернатора Ферганской области. Российское общество тогда относилось недоверчиво и даже недружелюбно к тем, кто выдвинулся в боях и походах против «халатников». Кроме того многие всё ещё воспринимали его тем не оперившимся гусарским ротмистром, каким он был в юности. В Европе ему пришлось делами доказывать, что успехи в Азии дались ему не случайно.

Генерал-адъютант

В составе Центрального отряда генерала Ф. Радецкого Скобелев со своей дивизией и присоединеннымик ней сидами преодолел Иметлийский перевал, справа от Шипки, и утром28 декабря пришел на помощь колонне Н. Святополк-Мирского, обошедшей Шипку слева и вступившейв сражениес туркамиу Шейново. Атака колонны Скобелева, произведенная почти с ходу, без подготовки, но по всем правилам военного искусства, закончилась окружением турецкого корпуса Вессель-паши. Турецкий военачальник сдал русскому генералу свою саблю. За эту победу Скобелев был награжден второй золотой шпагой с надписью:«За храбрость», хотя, по мнению многих, заслуживал большего.

В начале 1878 г. Михаил Дмитриевич был подчинен начальнику Западного отряда генералу И. Гурко и, возглавив авангардный корпус, обеспечил занятие Адрианополя (Эдирне). После непродолжительного отдыха его корпус выступил на Стамбул (Константинополь), 17 января ворвался в Чорлу, что в 80 километрах от турецкой столицы. Обессилевшая Турция запросила мир. Подписанный в Сан-Стефано мирный договор был вполне выгоден для России и балканских народов, но через полгода под давлением европейских держав он был пересмотрен в Берлине, что вызвало резко отрицательную реакцию Скобелева.

Скобелев, конечно, не был революционером и, безусловно, ни в коей мере не сочувствовал идеалам «Народной воли». Его попытки установить отношения с подпольем диктовались совершенно иными соображениями. В связи с этим целесообразно привести письмо «известного писателя» (видимо, речь идет о В. И. Немировиче-Данченко, бывшего в близких отношениях со Скобелевым), которое опубликовано в книге В. Я. Богучарского о политическом движении в России конца прошлого века.

В письме говорилось: «Я только из вашей статьи узнал, что в 1882 г. Скобелев искал в Париже свидания с Лавровым. В половине 80-х годов я, однако, слышал в Петербурге, что он через генерала... (похоже, что речь идет о М. И. Драгомирове. — А. Ш.) пробовал закинуть ниточку в революционные кружки. Это тогда меня не особенно удивило. Чтобы понять Скобелева, надо помнить, что это был не только человек огромного честолюбия, но, когда надо было, и политик — политик даже в тех случаях, когда могло казаться, что он совершает политические бестактности. В последние годы он, несомненно, создал себе такое кредо: правительство (в смысле старого режима) отжило свой век, оно бессильно извне, оно также бессильно и внутри. Революционеры? Они тоже не имеют корней в широких массах. В России есть только одна организованная сила — это армия, и в ее руках судьбы России. Но армия может подняться лишь как масса, и на это может [189] ее подвинуть лишь такая личность, которая известна всякому солдату, которая окружена славой сверхгероя. Но одной популярной личности мало, нужен лозунг, понятный не только армии, но и широким массам. Таким лозунгом может быть провозглашение войны немцам за освобождение и объединение славян. Этот лозунг сделает войну популярною в обществе. Но как ни слабы революционные элементы, и их, однако, игнорировать не следует, — по меньшей мере как отрицательная сила они могут создать известные затруднения, а это нежелательно. В известных случаях Скобелев мог говорить о борьбе с «нигилизмом», но на самом деле вряд ли он об этом думал. Движущая и важнейшая цель у него была другая, и она всегда поглощала его». (Вероятно, имеются в виду масонские замыслы преобразования России, в которых «нигилизму» отводилась определенная роль. — А. Ш.)

Такова скорее всего истинная причина этих странных на первый взгляд событий. «Цель оправдывает средства!» — лозунг вполне приемлемый для «белого генерала», любившего повторять: «Всякая гадина может когда-нибудь пригодиться. Гадину держи в решпекте, не давай ей много артачиться, а придет момент — пусти ее в дело и воспользуйся ею в полной мере... Потом, коли она не упорядочилась, выбрось ее за борт!.. И пускай себе захлебывается в собственной мерзости... Лишь бы дело сделала!»

Ожесточенный шум на всю Европу и окрик разгневанного самодержца, судя по всему, не испугали М. Д. Скобелева. Возможно, что он и хотел именно такой реакции. Правда, в Петербург он ехал готовый ко всему, даже к отставке. Михаил Дмитриевич считал, этого давно добиваются пруссаки, особенно после того как перед геок-тепинским походом он отказался наотрез допустить к войскам племянника графа Мольтке. Скобелев тогда прямо сказал, что позорно на русской крови и деньгах учить будущего неприятельского офицера. «Моя патриотическая совесть мне и теперь подсказывает, что я был прав, но в Берлине к этому не привыкли, да и не любят».

Следует отметить, что в это время «немец» стал для Скобелева и его друзей своеобразным защитным цветом. Все неприятности объясняются только одними немецкими происками. Подводя итоги парижскому инциденту, надо признать, что Скобелев выступил в нем скорее пассивным лицом, нежели активным политиком. Во всяком [190] случае, его неопытность в роли политического деятеля дала французской прессе возможность использовать в данный момент имя знаменитого генерала скорее в интересах Франции, нежели России.

Аудиенция в Зимнем

Аудиенция в Зимнем

Скобелев выехал из Парижа незамедлительно. Путь его лежал не через враждебный Берлин, но и не через Швецию, как советовал граф Орлов, а через Вену и Варшаву. Можно только догадываться, с каким чувством возвращался Скобелев в Россию. Судя по его словам, здесь была некоторая аналогия с подобным вызовом его из Ферганы в 1877 году, — о чем он упомянул в письме к И. С. Аксакову. Сохранился черновик этого послания, написанного в марте в Варшаве с «верною возможностью», т. е. с уверенностью в доставке, вероятно, с какой-либо оказией, так как их переписка, со слов Аксакова, была предметом особого внимания со стороны почтового ведомства. Скобелев писал: «Меня вызвали по Высочайшему повелению в Петербург, — о чем, конечно, поспешили опубликовать по всей Европе, предварительно сообщив, как ныне оказывается, маститому и единственному надежному защитнику нашего родного русского царского дома — кн. Бисмарку... впрочем, с участием прибалтийских баронов и вообще культуртрегеров» (людей, прикрывающих свои корыстные захватнические цели маской распространения культуры. — А. Ш.).

Далее, в который раз, Скобелев вспоминает свою обиду. «Я Петербург знаю — в 1877 г., по окончании ферганской войны, потратив на нее не более 500 000, захватив более ста орудий, с отрядом, никогда не превышавшим 3 тыс. человек, я был принят хуже последнего негодяя; теперь ожидаю гораздо худшего, ибо ныне «немец изволит быть недоволен».

Как видно, мрачные мысли и готовность «надеть фрак» владели Скобелевым на пути в Россию. Однако, после границы, настроение у него несколько поднялось. Причина — горячие овации и заверения в поддержке многочисленных друзей (не без нек?

Наверх