Тварь я дрожащая или право имею

Мы все глядим в наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно…

Записки не политика, а психолога про корни бездуховности и вырождения, наркомании и СПИДа в современной России.

В интегральной медицине есть такой закон: каждая болезнь является отражением вашего характера и, если у вас геморрой, то характер у вас геморройный. Этот принцип работает на всех уровнях. Например: каждый народ заслуживает своего правителя; внешняя и внутренняя политика является продолжением нравственного развития самих политиков и народа, их избравших. «Хотели как лучше, а получилось как всегда», помните, да иначе и не может быть.

Кто сегодня только не говорит о наркомании. В средствах массовой информации муссируются факты и ужасающая статистика потребления нашей молодежью наркотиков. Выходят статьи с разоблачениями, что страну специально подсаживают на иглу, что страна, в которой одна пятая часть молодежи
— наркоманы, не имеет будущего. Там и сям всплывают факты, что главный террористический акт действия чеченских и афганских боевиков это распространение наркотиков на территории России, что этот
теракт имеет плановый характер и порой завезенный героин специально заражен гепатитом и СПИДом.
Открылись масса реабилитационных центров с предложениями на лечение один лучше другого. Самое интересное в этих клиниках для наркоманов то, что люди, ни разу не пробовавшие наркотик и, по сути, не зная, что это такое, пытаются лечить этот недуг. Это напоминает анекдот, как глухой пытается объяснить слепому, что такое цветы, а слепой глухому, что такое музыка.

Одни отождествляли его с гидрой революции, другие — с гидрой контрреволюции. И те и другие были правы.

Раскольников ищет могущества не из тщеславия, а чтобы помочь людям, погибающим в нищете и бесправии. Однако рядом с этой идеей существует другая -«наполеоновская», которая постепенно выходит на первый план, оттесняя первую. Раскольников делит человечество на «…два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово». Второй разряд, меньшинство, рожден властвовать и повелевать, первый — «жить в послушании и быть послушными ».

Главным для него становятся свобода и власть, которую он может употреблять, как ему заблагорассудится — на добро или на зло. Он признается Соне, что убил, потому что хотел узнать: «имею ли я право власть иметь?» Он хочет понять: «вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли переступить или не смогу? Тварь ли я дрожащая или право имею?» Это самопроверка сильной личности, пробующей свою силу. Обе идеи владеют душой героя, раскрывают его сознание.

Учите, братья и сестры, русский народ, особенно интеллигенцию, студентов и школьников говорить нормальные русские слова и не говорить чужие. Языковое рабство – самый страшный вид рабства (это тоже большинство русских пока не понимает). За неправильными словами идут и неправильные дела, говорил Конфуций. Но кто у нас читает Конфуция? Учите народ, и, прежде всего студентов и интеллигенцию говорить и писать слова «жиды» и «жидовский фашизм», популярно, доступно объясняя их значение. Это азбука для русских. Если хотя бы миллион русских людей будут безбоязненно употреблять слова «жиды» и «жидовские фашисты», безбоязненно будет называть жидов жидами, а жидовских фашистов жидовскими фашистами, - это уже половина победы.
Хотя бы кратко дайте тем, кого просвещаете, периодизацию истории борьбы Русского народа с жидами с 8 века до настоящего времени. Это азбука для русских. Объясните им бедственное положение русского народа в настоящее время. Объясните им, что такое геноцид и дискриминация русского народа, что такое жидовская цензура. Это азбука для русских. Объясните им ПРОГРАММУ-МИНИМУМ Русского народа. Это азбука для русских. Объясните им. тёмным, популярно значение главного лозунга «Русским – 82%, жидам – 0,2 %!» Это азбука для русских.
Если это не выполним, бездарно погибнем.
И войдем в историю как поколение вырожденцев.

Создавайте, братья и сёстры, в больших и малых русских организациях группы продвинутых русских, которые соображают по этой теме. Усилиями этих групп необходимо добиваться, чтобы в Программу всех русских организаций была введена ПРОГРАММА-МИНИМУМ Русского народа. «Русским – 82 процента, жидам – 0, 2 процента!» Введите это в Программу и христианских, и языческих и ведических, и коммунистических, и национал-социалистических и прочих организаций. Конечно, ожидаемо, увы, что данные группы будут встречать поначалу сопротивление среди начальников этих организаций. Большинство начальников, увы, даже бояться говорить и писать слова «жиды» и «жидовский фашизм». Они страшно боятся говорить и писать об этих 0,2 процента для жидов. Это дико, но это факт. Назовите мне русские организации, в которых завоевание национально-пропорционального представительства в органах власти и в СМИ поставлено в программе-минимум. Так вот надо добиться, чтобы в программах этих организаций появилась антифашистская программа-минимум Русского народа.
Эта программа-минимум - индикатор для проверки качества начальников русских организаций. Гоните тех, кто сопротивляется! Они или глуповаты, или трусы, или посланцы от жидов.

Особо важно, братья и сёстры, обратить внимание на просветительскую работу в «зауженных» русских организациях, которые борются против нелегальной миграции, против экспансии с Кавказа и Средней Азии, кто борется против абортов, против спаивания народа, против наркомании, против педофилии и педерастии, против превращения русских женщин в товар, против продажи русских детей на органы… Кто ставит перед собой задачу восстановить Большое Русское государства, объединить весь суперусский этнос (русских, украинцев, белорусов и казаков). Членам этих замечательных организаций надо популярно объяснять, что как бы они энергично не действовали, решение всех этих проблем разумным образом в интересах русского народа возможно только тогда жиды будут иметь в России 0, 2 процента в органах власти и СМИ. Пока во власти и в СМИ огромный процент жидов и жидовствующих решение ни одной из перечисленных проблем нормальным образом невозможно. Надо постараться объяснить членам этих организаций, что не могут жиды по природе своей, начать вдруг заботиться о достойном существовании и развитии Русского народа. Жидофашистам чужды интересы русского народа. Мы для них колониальный народ. Лишь тогда, когда во власти и СМИ будет 82 процентов русских, а жидов – только 0, 2 процента, дело сразу пойдёт много быстрее и лучше. А когда члены и начальники данных «зауженных» организаций это осознают, они будут готовы к совместной борьбе за освобождение Русского народа.

- Ах, - вскрикнула Соня испуганно.

- Ну что же ты вскрикнула! Сама желаешь, чтоб я в каторгу пошел, а теперь испугалась? Только вот что: я им не дамся. Я еще с ними поборюсь, и ничего не сделают. Нет у них настоящих улик. Вчера я был в большой опасности и думал, что уж погиб; сегодня же дело поправилось. Все улики их о двух концах, то есть их обвинения я в свою же пользу могу обратить, понимаешь? и обращу; потому я теперь научился... Но в острог меня посадят наверно. Если бы не один случай, то, может, и сегодня бы посадили, наверно даже, может, еще и посадят сегодня... Только это ничего, Соня: посижу, да и выпустят... потому нет у них ни одного настоящего доказательства и не будет, слово даю. А с тем, что у них есть, нельзя упечь человека. Ну, довольно... Я только, чтобы ты знала... С сестрой и матерью я постараюсь как-нибудь так сделать, чтоб их разуверить и не испугать... Сестра теперь, впрочем, кажется, обеспечена... стало быть, и мать... Ну, вот и все. Будь, впрочем, осторожна. Будешь ко мне в острог ходить, когда я буду сидеть?

- О, буду! Буду!

Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг, теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.

- Соня, - сказал он, - уж лучше не ходи ко мне, когда я буду в остроге сидеть.

— И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, — вот ты ждешь от меня объяснений, Соня, сидишь и ждешь, я это вижу; а что я скажу тебе? Ничего ведь ты не поймешь в этом, а только исстрадаешься вся… из-за меня! Ну вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, — ну за что ты меня обнимаешь? За то, что я сам не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и ты, мне легче будет!» И можешь ты любить такого подлеца?

— Да разве ты тоже не мучаешься? — вскричала Соня.

Опять то же чувство волной хлынуло в его душу и опять на миг размягчило ее.

— Соня, у меня сердце злое, ты это заметь: этим можно многое объяснить. Я потому и пришел, что зол. Есть такие, которые не пришли бы. А я трус и… подлец! Но… пусть! все это не то… Говорить теперь надо, а я начать не умею…

Он остановился и задумался.

— Э-эх, люди мы розные! — вскричал он опять, — не пара. И зачем, зачем я пришел! Никогда не прощу себе этого!

— Нет, нет, это хорошо, что пришел! — восклицала Соня, — это лучше, чтоб я знала! Гораздо лучше!

Он с болью посмотрел на нее.

— А что и в самом деле! — сказал он, как бы надумавшись, — ведь это ж так и было! Вот что: я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил… Ну, понятно теперь?

— Н-нет, — наивно и робко прошептала Соня, — только… говори, говори! Я пойму, я про себя все пойму! — упрашивала она его. — Поймешь? Ну, хорошо, посмотрим!

Он замолчал и долго обдумывал.

— Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился ли бы оттого, что это уж слишком не монументально и… и грешно? Ну, так я тебе говорю, что на этом «вопросе» я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я наконец догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы ему не пришло, что это не монументально… и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!.. Ну и я… вышел из задумчивости… задушил… по примеру авторитета… И это точь-в-точь так и было! Тебе смешно? Да, Соня, тут всего смешнее то, что, может, именно оно так и было…

Соне вовсе не было смешно.

— Вы лучше говорите мне прямо… без примеров, — еще робче и чуть слышно попросила она.

Он поворотился к ней, грустно посмотрел на нее и взял ее за руки.

— Ты опять права, Соня. Это все ведь вздор, почти одна болтовня! Видишь: ты ведь знаешь, что у матери моей почти ничего нет. Сестра получила воспитание, случайно, и осуждена таскаться в гувернантках. Все их надежды были на одного меня. Я учился, но содержать себя в университете не мог и на время принужден был выйти. Если бы даже и так тянулось, то лет через десять, через двенадцать (если б обернулись хорошо обстоятельства) я все-таки мог надеяться стать каким-нибудь учителем или чиновником, с тысячью рублями жалованья… (Он говорил как будто заученное.) А к тому времени мать высохла бы от забот и от горя, и мне все-таки не удалось бы успокоить ее, а сестра… ну, с сестрой могло бы еще и хуже случиться!.. Да и что за охота всю жизнь мимо всего проходить и от всего отвертываться, про мать забыть, а сестрину обиду, например, почтительно перенесть? Для чего? Для того ль, чтоб, их схоронив, новых нажить — жену да детей, и тоже потом без гроша и без куска оставить? Ну… ну, вот я и решил, завладев старухиными деньгами, употребить их на мои первые годы, не мучая мать, на обеспечение себя в университете, на первые шаги после университета, — и сделать все это широко, радикально, так чтоб уж совершенно всю новую карьеру устроить и на новую, независимую дорогу стать… Ну… ну, вот и все… Ну, разумеется, что я убил старуху, — это я худо сделал… ну, и довольно!

В каком-то бессилии дотащился он до конца рассказа и поник головой.

Двойное убийство, совершенное Раскольниковым, как-то разрушает все его жизненные устои. Им овладевают полная растерянность, смятение, бессилие и тоска. Он не может преодолеть, пересилить страшных впечатлений убийства: они его преследуют, как кошмар. В своей теории Раскольников полагал, что именно после убийства и грабежа он начнет осуществлять планы новой жизни; между тем именно самый кошмар убийства наполнил всю его последующую жизнь тоской и смятением.

Устав от «теории» и «диалектики», Раскольников на­чинает осознавать ценность обычной жизни: «Как бы ни жить - только жить! Экая правда! Господи, какая прав­да! Подлец человек! И подлец тот, кто его за это подле­цом называет». Он, желавший жить «необыкновенным человеком», достойным подлинной жизни, готов смирить­ся с простым и примитивным существованием. Его гор­дость сокрушена: нет, он не Наполеон, с которым посто­янно соотносит себя, он всего лишь «эстетическая вошь». У него вместо Тулона и Египта — «тощенькая гаденькая регистраторша», однако ему и того достаточно, чтобы впасть в отчаяние. Раскольников сокрушается, что ведь должен был заранее знать про себя, про свою слабость, прежде чем идти «кровавиться». Он не в силах нести тяжесть преступления и признается в нем Сонечке. По­том идет в участок и признается.

Своим преступлением Раскольников вычеркнул само­го себя из разряда людей, стал отверженным, изгоем. «Я не старуху убил, я себя убил», - признается он Соне Мармеладовой. Эта оторванность от людей мешает Раскольникову жить.

Имеет ли отдельный человек, homo sapiens, «право»? История давно уже дала нам ответ на этот вопрос. «Сверхлюди» и «высшие расы» всегда терпели в истории поражения. Как и Родион Романович Раскольников.